А кто мы вообще такие? Честные летописцы или квалифицированные врали, фотографы фактов или мудрецы-комментаторы? А, может, мы пророки? Вот вы говорите: зеркала общественной жизни. А которые зеркала-то: прямые, кривые, выпуклые, вогнутые? Узнает себя мир в нашем отражении? Или увидит вместо собственного лица черный квадрат Малевича?

И.Г.: Виталий Алексеевич, вот я почитала прошлогодние юбилейные книжки журнала “Журналист”, приуроченные к августовскому 70-летию издания, и выяснила, что журнал стартовал как “Красный журналист” в 1920 году, что большевики придавали очень большое значение печати, поскольку должны были сформировать в короткие сроки армию стойких идеологических бойцов. Я узнала о том, что в “Красный журналист” писали Ленин и Бухарин, что журнал в разные времена назывался “Большевистской печатью” и “Советской печатью”, что во время хрущевской оттепели редактором был назначен Егор Яковлев, которого вскоре сняли за публикацию чехословацкого закона о печати. Тогда я еще подумала, что это очень ответственно - иметь за плечами большую историю. И очень здорово, что можно взять старую подшивку и посмотреть, что писали разные люди в разные периоды нашей истории. И почувствовать связь времен...

В.Ч.: Бесспорно, Инна. Здорово и интересно. Когда я еще был студентом журфака МГУ, а газетный фонд находился еще в основном здании Ленинки, то не было большего удовольствия, чем зарыться в дореволюционные издания и видеть, как один день там отличался от другого. И мне казалось, что вот закончу я вуз - и уж начитаюсь вволю архивной прессы. Но когда начинаешь работать, меняются задачи. И ты уже сам становишься частью информационного потока. И уже не ты читаешь, а тебя читают. И уже от тебя зависит, будет ли у новых поколений студентов что почитать в библиотеке. Конечно, к архиву обращаемся. Но прагматично, когда нужно заглянуть в прошлое, чтобы осмыслить настоящее или попробовать предугадать будущее...

И.Г.: Но ведь вот он, архив! Теперь, когда вы съехали с девятого этажа на третий, когда начали жить в тесноте, потому что арендная плата выросла на 400 процентов, архив нашел свое место в кабинете заместителей главного редактора. Вот они, горы запакованного в подшивки времени: от пола до потолка. Неужели не тянется рука? Я этого не понимаю. Как собаки на сене...

В.Ч.: Никакие мы не собаки, дорогая Инна. Садитесь и читайте. Но здесь. Архив - не только наша история и наше богатство, но и наш рабочий инструмент. Мы тоже иногда заглядываем в эти подшивки. Но редко для удовольствия, а чаще - по делу. Нас мало. И мы должны обеспечивать полезным интересным чтением сегодняшний журналистский корпус. Нельзя бежать вперед с головой, постоянно вывернутой назад. А то, что подшивки полны знаменитых или забытых имен... Но ведь это нормально! И вашу весеннюю публикацию в нашем журнале когда-нибудь отыщет пытливый студиозус и скажет: “Поди ж ты! Сколько же лет этой знаменитой Гордиенко, если она печаталась в “Журналисте” в первый год нового века!”... На самом деле не архив, а сами журналисты передают из рук в руки, из уст в уста историю и традиции журнала, его старые анекдоты, его подвиги, победы и поражения. Нет, мы не собаки на сене...

И.Г.: Да ладно, я ведь так, к слову. Вы вот недавно говорили о том, что это был очень влиятельный журнал. Что значило быть влиятельным в Советском Союзе. На кого он влиял? На власть? На общество? Как он мог влиять, если самый острые вопросы вычеркивала цензура?

В.Ч.: Не знаю, что сейчас пишут в учебниках истории про то время и про цензуру. Но все было не так просто. Вот, например, когда Геннадий Мальцев, нынешний редактор “Журналиста” на заре журналистской карьеры возглавил газету “Спортивная Москва”, один старый редактор ему сказал: “Ну, Геннадий, настал для тебя знаменитый день. С этого дня ты можешь опубликовать в своей газете всё, что захочешь... Но только один раз”... Понимаете ли, центральная пресса тоже была подвержена цензуре, но после выхода тиража. Редко, но случалось, что тираж бросали под нож. Региональная же пресса проходила предварительную цензуру. Так что, живи Геннадий Петрович не в Москве, а в каком-нибудь провинциальном городке, и даже этого одного раза “свободы опубликовать всё, что захочешь” (после чего последует неминуемое увольнение с “волчьим билетом”) у него бы не было. Управление по охране государственных тайн в печати на самом деле выполняло политические функции. Главлит следил не только за сохранностью государственных секретов (например, уже во времена спутников-шпионов запрещалась публикация городских снимков, на которых присутствует горизонт), не только за сокрытием государственных преступлений (например, запрещалось сообщать в прессе о... промышленном забое молодняка китов - то есть, такой забой вёлся!), но и ставил барьеры на пути к информации, которая даже не выглядела политической. Например, в какой-то период было запрещено писать о языке эсперанто и клубах эсперантистов.

И.Г.: А что такое Главлит?

В.Ч.: Цензура и есть. Если взять любое издание до момента отмены цензуры в 1990 году, то в его выходных данных обнаруживаются две литеры и набор цифр. Литеры обозначали город, цифры - номер цензора. Отсюда - литирование. В последние десятилетия с цензорами можно было очень успешно спорить и выигрывать споры. Но если цензор имел закрытые инструкции, он просто звонил в партийные органы, оттуда звонили редактору - и материал снимался. Партийные органы и были той реальной властью, которая могла казнить и миловать, разрешать и запрещать...

И.Г.: Так вот о влиянии “Журналиста”...

В.Ч.: Моральное влияние журнала “Журналист” определялось, конечно, квалификацией сотрудников и тем свободолюбием, которому начало положил обновленный журнал Егора Яковлева. Но безусловное влияние издания (даже не на журналистов, а на начальство любого уровня) объяснялось тем, что “Журналист” был органом ЦК КПСС. Если журнал защищал какого-то журналиста, региональные партийные власти оставляли его в покое. Если “Журналист” критиковал взаимодействия с прессой в какой-то области или республике, это значило, что кто-то может расстаться с теплым креслом.

И.Г.: Значит ли это, что “Журналист”, как верхушка профессиональной пирамиды, был единственным изданием, способным защитить работников СМИ от произвола властей?

В.Ч.: Нет, конечно. И отнюдь не всегда и не всех он брался защищать. Но в целом журналистский корпус во все времена был особым кланом, в котором “слуги власти” составляли значительный, но не основной процент. Местные бонзы боялись связываться с местными же журналистами, поскольку те могли найти защиту не по иерархии, а минуя ее - сразу в Союзе журналистов СССР или в журнале “Журналист”, а то и в ЦК. В этом тогда была сила СЖ и сила журнала.

И.Г.: По всей вероятности, завоеванная свобода расширила возможности и Союза журналистов, и журнала “Журналист”.

В.Ч.: А почему вы решили, что свобода всегда расширяет возможности?

И .Г.: Но вы же за нее боролись!

В.Ч.: Да. Но когда речь идет о свободе, то она существует не для одного, не для группы людей, не для какого-то журнала, не для какой-то профессии, а для всех! Плохое сравнение, но на вскидку сойдет. Вот плывет нефтеналивной танкер. Несколько тонн нефти сконцентрировано на одном плавучем средстве. Танкер дал течь. Теперь нефтяная пленка покрыла равномерно огромное количество воды... Плохой пример. Но смысл точен. Раньше весь объем свободы был у КПСС. Партия выделяла огрызки свободы “своим” - в том числе, и своей прессе, выполнявшей пропагандистскую миссию. Но вот цензуры не стало. Свободу разделили на всех. И теперь те, кто находил обмылки свободной информации в любимых, но не полностью свободных изданиях, могут читать то, что им нужно в изданиях, специально для них сделанных. Если нет таких изданий, они сами могут их выпускать. Монополия на информацию (на истину, на популярность) исчезла. В жизнь вступило новое поколение, не знавшее цензуры. И наш журнал стал одним из многих. Но на плаву. Мы вошли в холдинг Издательского дома “Экономическая газета”, чтобы выжить и никому не продать своей свободы. Тираж стал меньше. Но мы действительно независимы.

И.Г.: То есть, в нынешней редакции работают люди, объединенные демократическими взглядами, единой политической позицией, едиными требованиями к соблюдению журналистской этики. Так?

В.Ч.: Только не подумайте, что я человек, всегда говорящий “нет”. Нет, не так. Мы по-разному понимаем демократию, мы не всегда сходимся в оценке тех или иных событий, в оценке политических решений. Но именно это делает журнал толерантным к разным точкам зрения. Каждый из нас привлекает своих авторов. В чем-то это “авторский” журнал. Но мы едины в отношении к этическому кодексу, мы едины в том, что лучше честно и открыто спорить, чем создавать иллюзию сплоченности за счет вранья.

И.Г.: И вы независимы даже от Союза журналистов, чьим органом вы являетесь?

В.Ч.: Браво, Инна! А где это вы прочитали про этот... орган? Нет, мы ничей не орган, мы независимы. Хотя во многих случаях солидарны с СЖР, а в других - критикуем его позицию. Мы анализируем работу различных творческих союзов...

И.Г.: Тогда все ясно. А я думала, что это вы такой храбрый и свободный, что выступили против позиции своих же учредителей... А при независимости - так каждый может...

В.Ч.: Не понял, это о чем?

И.Г.: О вашем “Письме к коллегам”...

В.Ч.: Еще раз “браво”! Вы только что косвенно сформулировали принципы свободы и независимости: “так каждый может, и не нужно особой храбрости”. Не нужно, потому что человек защищен свободой. Так? Только не всегда и не от всего свобода защищает. А письмо я написал не против СЖР, а за него. Угроза, что он может быть намеренно разъеден, разодран на не связанные друг с другом куски привела многих журналистов к выводу, что нужно реорганизовать СЖР в профессионально-творческий союз, который был бы сцементирован единой структурой, имел права на защиту профессиональных и трудовых прав журналистов в суде, на законодательную инициативу в Госдуме, на единые этические принципы и единые действия в масштабах журналистского цеха. Я лишь огласил выводы, родившиеся в результате многих десятков бесед с коллегами. Да, СЖР сначала не воспринял это предложение. Но теперь, на Федеративном совете, который состоится 29-30 октября, первым будет вопрос о съезде. Многие со мной не согласны, считая, что сейчас, когда СЖР находится под давлением властей, реорганизация опасна. Подумаем, как обезопасить процесс. Но рано или поздно это нужно сделать. Одни боятся, что слишком рано, а я боюсь, что будет поздно...

И.Г.: А что, власть и правда давит на журналистов?

В.Ч.: Безусловно и обязательно. Но давит умно. Вот сейчас решается вопрос о льготах. Если будут отменены льготы по НДС, по таможенным пошлинам и т.д., то многие издания просто обрушатся. Но у власти свой резон. А почему в условиях рынка мы должны давать льготы кому бы то ни было? А если забыть о налоговом кодексе, то не лучше ли давать льготы инвалидам, пенсионерам, бездомным? Логично? Конечно. С одной лишь оговоркой. Отобрав льготы у прессы, казна получит с нее не больше, а меньше доходов, поскольку платить будет нечем. Не будет свободных СМИ, и никто не узнает о проблемах инвалидов, пенсионеров, бездомных. Это льготы не СМИ, а обществу, которое в независимых СМИ нуждается. И власть нуждается в независимых СМИ, иначе как она узнает о проворовавшихся чиновниках, иначе как услышит голос народа? Если льготы отнимут, тысячи квалифицированных журналистов пополнят армию безработных, пособия которым придется платить тому же обществу.

И.Г.: А работу найти трудно?

В.Ч.: Смотря кому, смотря где. Квалифицированный человек в столице или в Питере найти работу может. А представьте городок, в котором только одна газета и маленький радиоузел (там, где радио за долги не обрезали). Вот закрылась газета, и куда деваться журналисту? Да и в столицах работы не густо. Куда идет профи? А идет в пресс-службу администрации или какой-нибудь фирмы, начинает заниматься коммерческим или политическим PR. На вид - та же журналистика. Но не журналистика, а нечто противоположное. Ведь PR - это пусть и не ложь, но и не вся правда, а только та, которая выгодна, которая приносит коммерческую или политическую или имиджевую победу. Это даже не пропаганда. Это формирование виртуальной действительности, которая становится реальнее живой жизни.

И.Г.: Вот мне показалось, только не обижайтесь, что вы с высоты своего возраста и опыта начинаете кривить губы по отношению к новому поколению журналистов и к тому, чем они занимаются. Ну, скажите мне опять, что я не права...

В.Ч.: Ну, раз вы настаиваете, то, пожалуйста: “Инна, вы не правы!”. Хорошая журналистика хороша во все времена. И во времена Новикова, и во времена Ильфа с Петровым, и в наши с вами времена. Да, меня раздражает обилие крови в информационных программах. Не то, что мне правду показывают, а то, что самые страшные эпизоды смакуют. Меня раздражает, когда на FM радиостанциях пара идиотов, наглотавшись пива, гонит пургу. Они еще наберутся профессионализма и станут даже занудливыми консерваторами. Но я-то слушаю их сегодня, а до их профессионализма еще дожить надо... Меня не беспокоит, что сленговый бульвар делается щенками, которым много платят за сплетни о модной тусовке. На здоровье. Щенки должны расти, пусть хорошо питаются. Я просто опасаюсь, что однажды придет новое поколение щенков, вытолкнет подросших старичков на улицу, а они ведь ничего кроме пурги не знают. А что касается PR и пресс-служб - ничего против не имею. На здоровье. Только ведь это не журналистика. Это совершенно другая профессия.

В.Ч.: Не только свобода слова, свобода сама по себе важна. Ни страной, ни журналистикой она не познана до конца. Мы мечемся между рабством и волей, и все чего-то не выходит. А что выходит? Быть или рабами, или рабовладельцами. Вот наш журнал и пытается впрыснуть читателю вакцину толерантности, терпимости к чужим взглядам, уважения к собственным взглядам. Свобода и Истина взаимосвязаны. Вот и Христос говорил апостолам: Если вы истинно мои ученики, то познаете Истину. И Истина сделает вас свободными”. Каково? Не может быть свободы во лжи и заблуждении! Свобода - это не просто воля, не просто ваша или моя маленькая правда! Вот мы приписываем себя к профессии. А ведь все такие разные! Но нам удобно быть в клане. И даже в вере это случается. Мы - часть клана. А ведь Бог называл людей братьями, а не рабами! А мы все выбираем между господством и холопством. В том наша беда. И рабом и господином быть просто. Попробуйте почувствовать в каждом человеке брата и сестру. Если получится, то можно считать, что вы на полпути к профессии.

“В силу своей программной тематики “Журналист” - это журнал влияния. Мы считаем, что имеем полное право заявлять от имени многотысячной армии СМИ нашу общую точку зрения на происходящие процессы, отстаивать наши общие интересы. Так же от имени всего сообщества мы имеем полное право критиковать коллег по цеху с позиций профессионализма, добиваться, чтобы свобода слова подкреплялась ответственностью за написанное и сказанное. Мы работаем в “Журналисте” не только для того, чтобы прокормить свои семьи. Нам важно, чтобы в журналистской среде легко было дышать, чтобы каждый журналист гордился своей профессией и честно смотрел людям в глаза. Чтобы на вопрос сына или дочери: “Всегда ли ты, папа, говорил правду?” – мы могли спокойно ответить: “Да! Всегда!”.

Инна ГОРДИЕНКО,
студентка факультета журналистики.